Жил-был обыкновенный главный режиссер. Театр у него был совсем маленький, но не настолько ничтожный, чтобы режиссеру не хотелось поставить спектакль с театральной примой. А поставить ему, ой как хотелось! Это, конечно, было дерзко с его стороны спросить знаменитую актрису: «Будешь играть у меня?» Впрочем, имя в театральных кругах у него было достаточно известное и многие актрисы с радостью приняли бы его предложение. Но интересно знать, что ответила ему прима. Послушаем же, как дело было.

Отец у режиссера умер, но слыл он прославленным драматургом и пьеса его была настоящим кладезем мудрости. Прочитаешь ее и все заботы свои и горе забудешь. Была еще у режиссера картина старинная, известного фламандского художника, доставшаяся ему в наследство от предков. Это были самые настоящие сокровища режиссера. И пьеса, и картина предназначались в дар знаменитой приме. Их положили в большие серебряные ларцы и отослали к ней. Директор театра, в котором служила прима, приказал внести ларцы в большой репетиционный зал, где прима заканчивала репетицию с другими, второстепенными актрисами — других занятий у нее не было. Увидав большие ларцы с подарками, прима от радости захлопала в ладоши.

— Если бы там оказалась маленькая киска!- воскликнула она. Но в ларце были умная книга и прекрасная картина. — Ах, какой милый переплет у этой книжки! — залепетали актрисы. — Более, чем милый, — промолвил директор театра, — просто превосходный. Но прима взяла книгу в руки и чуть не заплакала. — Фи, Петр Иванович, — захныкала она. — Это не детектив, это пьеса! — Фи, — повторили все актрисы. — Пьеса, настоящая! — Подождите! Посмотрим сначала, что в другом ларце, провозгласил директор Петр Иванович.

И вот из ларца извлекли картину, повернули ее к свету, она засияла всем своим художественным совершенством. Она была так прекрасна, что ни у кого не повернулся язык сказать дурное слово.

— Бесподобно! Прелестно! — затараторили актрисы, подводя глаза к потолку и произнося слова в нос, словно настоящие француженки.

— Как эта картина напоминает полотно, висевшее в гостиной вашей покойной супруги, Петр Иванович. Те же краски, та же школа! — сказал старый театральный художник.

— Да, — воскликнул директор и прослезился.

— Надеюсь, эта картина — копия? — спросила прима.

— Самая настоящая, — заверили послы режиссера, друзья, которых он выбрал для этой важной миссии.

— Так повесьте ее в самой дальней гримерке, — заявила прима и отказалась вести переговоры с режиссером.

Но режиссер не пал духом. Снял свой дорогой костюм от Михаила Воронина, одел простую рабочую одежду, нахлобучил кепку поглубже на глаза и пришел на служебный вход большого театра.

— Добрый день, директор, — сказал он, оказавшись в роскошных апартаментах. — Не найдется ли у вас в театре какой-нибудь работы для меня?

— Много вас тут ходит да просит! — проворчал директор. — Впрочем, — он глянул в штатное расписание, — мне нужен монтировщик сцены. Декораций у нас тьма-тьмущая. И вот назначили режиссера монтировщиком и отвели его в маленькую коптерку за сценой, где он должен был ремонтировать реквизит и чинить декорации. Он был человеком работящим, даром что режиссер и, по-быстрому справившись со своей основной работой, смастерил волшебный горшочек. Когда в нем что-нибудь варили в закулисном буфете, бубенчики вызванивали старинную мелодию:

«Ах, мой милый Аугустин,
Аугустин, Аугустин,
Ах, мой милый Аугустин,
Все прошло, все!»

Но вот что было всего занимательней — подержишь руку над паром, который подни-мался из горшочка и сразу узнаешь, в каком театральном буфете какого театра что стряпают, что там подают и что наливают. Да, уж горшочек этот был не чета какой-то книге, пусть даже очень мудрой!

И вот прима возвращалась с репетиции со своими подругами-актрисами и вдруг услышала мелодичный звон бубенчиков. Она сразу остановилась и просияла, ведь со студенческих лет она умела играть на фортепьяно только эту песенку и из спектакля в спектакль наигрывала одним пальцем: «Ах, мой милый Аугустин...»

— Я тоже это играю! — важно, словно то был Концерт Чайковского, сказала прима, не замечая насмешливых переглядываний актрис.

— Значит, новый монтировщик у нас образованный. Пойдите кто-нибудь и спросите у него, сколько стоит его инструмент.

Пришлось одной из молодых актрис, поднять подол длинного репетиционного платья и пойти в пыльный реквизиторский цех.

— Что возьмешь за горшочек? — высокомерно спросила она.

— 10 поцелуев примы! — ответил монтировщик.

— Как можно! — возмутилась актриса.

— Дешевле нельзя! — отрезал монтировщик.

— Ну, что он ответил? — спросила прима, когда актриса вернулась.

— Право и повторить нельзя! — ответила та.

— Ужас, что сказал!

— Так шепни мне на ухо. И актриса шепнула.

— Вот ... нахал! — рассердилась прима и высокомерно пошла было прочь, но ... бубенчики зазвенели так приманчиво... Ах, мой милый...

— Послушай, — сказала прима актрисе, — пойди спроси, а не возьмет ли он десяток поцелуев моих коллег?

— Нет, спасибо, — ответил монтировщик, — 10 поцелуев примы, а иначе горшочек останется у меня.

— Как это неприятно! — скривилась прима.

— Ну что ж, делать нечего! Придется вам окружить нас, чтобы не подсмотрели члены враждебной творческой команды.

Актрисы-подруги плотно обступили приму и загородили ее своими пышными юбками, как раз репетировали классическую комедию.

Монтировщик получил от примы 10 поцелуев, а прима от монтировщика — горшочек. Вот была радость! Весь вечер, до и после спектакля, да и весь следующий день, репетицию даже отменили, горшочек не снимали с плиты закулисного буфета. В городе не осталось ни одного театра, о котором бы, голодным, но довольным артистам, не стало известно, какое кушанье готовится в его закулисном кафе. Актрисы прыгали, радуясь улетучивающимся килограммам и хлопали в ладоши, — Мы знаем у кого сегодня сладкий суп и блинчики! Знаем, у кого коньяк и винегрет! Как интересно!

— Чрезвычайно интересно! — подтвердил-дежурный служебного входа, проглотив слюну.

— Да, но держите язык за зубами, чтобы ничего не узнал вражеский лагерь, — строго поучала прима.

— Конечно, как же иначе! — восклицали верные коллеги.

А монтировщик (то есть режиссер, которого все считали монтировщиком) даром времени не терял и смастерил трещотку. Стоило этой трещоткой махнуть, как она начинала играть все вальсы и польки, какие только существуют на белом свете.

— Какая прелесть! — воскликнула прима, услышав трещотку, когда разгримировывалась после спектакля. — Вот так попурри! В жизни не слыхала ничего лучше, ничего подобного никогда не предлагал наш композитор! Пойдите спросите монтировщика за сколько от отдаст этот инструмент. Лучшего для шантажа композитора и не придумаешь! Но целоваться я больше не стану, так и скажите!

— Он требует 100 поцелуев примы! — злорадно доложила подруга, побывав у монтировщика.

— Да он что, с ума сошел! — воскликнула прима и пошла к выходу, но шагнула только два раза и остановилась. — Надо поощрять народное творчество, — удивляясь значительности своих мыслей, произнесла она. — Но я ведь первая актриса в театре. Скажите монтировщику, что я по-вчерашнему дам ему 10 поцелуев, а остальные пусть получает от второстепенных актрис.

— Да, но нам не хотелось бы... — заупрямились те. — Это еще что такое! — воскликнула прима. — Уж если я согласилась поцеловать его, вы и подавно должны согласиться! Не забывайте от кого зависит, чтобы вы получали новые роли и не сидели всю жизнь в массовке с одной фразой: «Кушать подано!»

И актрисе пришлось еще раз отправиться к монтировщику.

— 100 поцелуев примы, — твердо стоял тот, — а нет, останемся каждый при своем.

— Станьте в круг! — скомандовала прима. И актрисы обступили ее, закрывая юбками и монтировщик принялся получать плату за трещотку.

— Что это за сборище в фойе? — спросил директор театра Петр Иванович, выйдя в коридор 1 яруса. — Что-то актрисы опять затеяли! Надо пойти посмотреть! Он поправил задки своих туфель, они у него были совсем стоптанные, по старой привычке после вечернего спектакля он переобувал эти удобные домашние тапочки. Ведь театр был для него дом родной. Спустился директор в фойе и потихоньку подкрался к актрисам, которые следили за правдой жизни в исполнении примы и были поглощены подсчетом поцелуев — надо же быть уверенным, что расчет с монтировщиком будет честь по чести, чтобы он получил не больше и не меньше того, что ему обещали. Никто поэтому и не заметил директора. Он стал на цыпочки.

— Это еще что за шутки! Такой сцены в новом спектакле нет! — крикнул он, увидев, что прима целуется с монтировщиком. В его сознании мелькнуло грозное лицо председателя профкома, раздувающего дело о моральном разложении в театре. От возможной перспективы такого развития событий, Петр Иванович в сердцах хлопнул приму туфлей по темени, как раз в ту минуту, когда монтировщик получал от нее 86 поцелуй.

— Вон отсюда! — заорал в гневе директор и выгнал из театра и монтировщика, и приму, к большой радости второстепенных актрис.

И вот теперь прима стояла на улице и плакала, монтировщик тихо бранился, а дождик поливал их обоих.

— Ах, я несчастная, — ныла прима, возмущенно проклиная директора театра. — Почему же я не согласилась на предложение режиссера маленького театра. Вот там бы со мной так не посмели поступить! Там бы меня ценили!

Меж тем монтировщик зашел за дерево, стер грим со своего лица, под которым прятал всю свою интеллигентность, вытащил из чемодана и облачился в костюм от Михаила Воронина и в таком виде появился перед примой. И так он был представителен и хорош собой, что прима не удержалась и, как в старинных спектаклях, сделал ему реверанс.

— Теперь я тебя презираю! — сказал режиссер. — Ты не захотела играть в настоящей пьесе, в истинном театре. Ни мудрой книги, ни прекрасной живописи ты не оценила, а согласилась целовать обычного монтировщика за безделушки! Поделом же тебе!

Он вернулся в свой театр и, крепко захлопнув за собой дверь, запер ее на замок. А приме только и осталось, что стоять да петь: «Ах, мой милый Аугустин, Все прошло, все!»

Алла Подлужная

Ушел из жизни выпускник самого первого курса академии искусств, студенческий билет которого был под № 1, кандидат искусствоведения, заслуженный деятель искусств, профессор Александр Иванович БУТАКОВ. Это был человек, взрастивший не одно поколение артистов, прививший им любовь к театру и потребность ему служить. Мы помним его и ценим то, что он нам дал. Вечная ему память.