Пятница, 26 марта 2010 10:05

«Чайка» Римаса Туминаса

«Чайка»Говорить о серьёзных вещах можно по-разному: можно кричать, бить себя в грудь, «манифестовать», а можно говорить спокойно, веско и точно. Римас Туминас говорил именно таким театральным языком. Выражал тончайшие переживания, интимнейшие порывы в акварельном тургеневском стиле. В его спектакле актёры не матерились, не говорили о сексе или наркотиках (собственно, они вообще говорили по-литовски), но зритель духовной связи со сценой не терял, не уходил после антракта в поисках «хлеба и зрелищ». Наверное, «Чайка» Туминаса — это и есть то настоящее театральное искусство, о котором многие только слышали...

В спектакле прослеживалась удивительно тонкая игра актёров. «Чайка» — постановка с прекрасно организованным, гармоничным ансамблем. Актёры знают, что им делать, нет массовки, каждый персонаж — не просто тип, т.е. не лубочный герой с готовым набором клишированных деталей в одежде или в поведении. Напротив, литовский режиссёр представил диалектичные характеры, которые, во-первых, историчны (отметим точное попадание во время), а во-вторых, национальны (на сцене именно русские люди, и это несмотря на то, что говорили актёры на литовском языке).


«Чайка»«Чайка»

По сути своей, каждый персонаж, останься он на сцене в одиночестве, мог быть интересен своей историей, обликом, характером. Перед зрителем проходили разные судьбы, соединённые режиссёром воедино. Актёрская игра — великолепная! Слабых ролей не было... Каждый жест, каждое слово и мотивированы, и психологичны, в игре литовцев чувствуется полная включённость в образ — нет жеманства, надуманности, позёрства, а есть точная передача характера, со всеми нюансами, тонкостями, со всей сложной духовной организацией.

Ирина Николаевна Аркадина«Ирина Николаевна Аркадина» — актриса с классической, почти античной, монументальной красотой. Она — мраморная, но за её монументальностью угадывается буря страстей, экспрессия и почти интимность. Что поразило в её игре? Литовская актриса представила Анну Каренину, вывела её на сцену. Чувство эпохи и переживание её в классике (это касается и режиссёра, и актрисы) поражают.



«Маша» — романтичная, метущаяся душа, и, в то же время, — Базаров в юбке. В начале постановки она высокая и поэтичная, в середине — разочарованная, в конце — мещанка. Маша — героиня «Воскресенья» Толстого. Этот образ — иллюстрация тонкого понимания Римасом Туминасом классики. Маша — характер, узнаваемый во времени.

Петр Николаевич Сорин«Петр Николаевич Сорин» — тургеневский барин, Никитушка Обломов, бесконечно благородный и, в то же время, ненужный, неприкаянный, непрактичный. О его старомодности буквально кричала каждая деталь в одежде, каждая интонация в голосе. Он прекрасно вписался в чеховский интерьер — покрытых пылью, заставленных ненужными книгами шкафов (символов отживших свой век дворянских усадеб).


Нина Заречная«Нина Заречная» — у Туминаса она двойник Аркадиной, её молодость. И, тем не менее, она разная: в первом акте — Эдит (спектакль «Падам-Падам»), для которой мужчина — средство передвижения по карьерной лестнице; во втором — Марыся («Пинская шляхта»), которая выбирает, мечется, сомневается; а в финале — неприкаянная и несчастная Ниночка. Однако чувствуется то, что в будущем Заречная — именно новая Аркадина, мраморная, забронзовевшая и властная.


«Илья Афанасьевич Шамраев» — прямолинейный, безапелляционный вояка, и, в то же время, делец. Кажется дураком, а на самом деле — вор и плут. Прообраз рождавшейся русской буржуазии. Его жена, «Полина», — бывшая уездная барышня, тургеневская девушка, живущая любовью, порывами. Она — прекрасно очерченный русский тип. И в то же время, характер, потому что терпит, любит, ненавидит.


ПолинаИлья Афанасьевич Шамраев

«Борис Алексеевич Тригорин» — несчастный негодяй, благородный, умный и слабый (поэтому и негодяй). У него нет сил для борьбы, он — тип русского интеллигента начала ХХ века, т.е. полномочный представитель тех, кого Ленин приказывал «ставить к стенке» (см. «Окаянные дни» Бунина). «Дорн» — образчик философии Позитивизма, немец (аккуратен, собран, корректен). Среди русских он — европеец, «время прошедшее», герой 1870-х, говорящий осколок дворянских гнёзд.


ДорнБорис Алексеевич Тригорин

Константин«Медведенко» — маленький человек, попович, разночинец, и, тем не менее, единственный, кто понимает, зачем живёт. «Константин» — герой, который динамично развивается на сцене. Проходит путь от мальчика, живущего порывом, до рационального мужчины, стремящегося найти себя в жизни. Это образ русского барина, который напрасно пытается переродиться. В нём — приговор русской интеллигенции, которая вряд ли перешагнёт сквозь порог нового времени (поэтому Константин и исчезает со сцены).


Таким образом, в спектакле — сквозные фестивальные темы (лишние люди, конфликт духовного и материального, злой рок). То же говорили режиссёры «М-П», «Сиротливого Запада», «Кафе». Только они пользовались громогласным, площадным театральным языком. Били в литавры там, где литовский режиссёр говорил в полголоса, не эпатировал, не пугал, не удивлял, а тонко, на полутонах, нюансах, намёках, пользуясь акварельной эстетикой, обозначал те же проблемы. Только ярче, сильнее, образнее, духовнее... Благодаря «Чайке», мы увидели настоящий, могучий, русский классический театр...

Воплощённый, ещё раз повторим, труппой литовского театра на литовском языке. Странно, но чужой язык не мешал восприятию пьесы как глубоко национальной, русской, со всеми вытекающими из этого определения нюансами — литовцы лучше, искреннее и правдивее, чем многие русские, передали национальные образы-символы, уточняли и воскрешали многое забытое, музейное, но такое дорогое для каждого, считающего себя русским человеком.

П.Леванович

Мнения критиков (выслушала и записала Алеся Пучко):

Людмила Громыко:

«Литовский театр для белорусов значит много... Мы находимся в зоне влияния литовского театра. Хочу сказать, что он влияет на нас, а повлиять не может...».

Вадим Салеев:

«Я полностью согласен с Людмилой. Чем обычно поражает литовский спектакль? Мощной режиссёрской рукой, которую видно от начала и до конца. Но ничего подобного в „Чайке“ нет. Режиссёр задался целью скупо, в отвлечённой манере выразить Чехова. На мой взгляд, ему это не удалось. Оценка моя, скорее, негативная. В целом спектакль не оправдал моих ожиданий...».

Татьяна Комонова:

«Когда режиссёры берут произведения такого порядка, они меньше всего думают над тем, что могут дать зрителю. Такие спектакли ставятся лишь в том случае, если режиссёр считает, что заметил в пьесе то, что до него не замечал никто. Мне кажется, Туминас хотел сказать, что не новую форму они все ищут (герои пьесы). Каждый из них по-своему застрял в этой „пьеске“. Под словом „пьеска“ я имею в виду не произведение Антона Павловича, а их сельскую жизнь.

Каждый хочет для себя главную роль. Все персонажи в какой-то момент выходят на сцену, чтобы их заметили, дали им главную партию. Другое дело, что финальная мизансцена говорит о том, что все души уже прошли свой круг, и режиссёр потерял к ним интерес. Туминас является своеобразным Треплевым...».

Татьяна Котович:

«Мне показалось, что спектакль — пример жёсткой, математически поставленной режиссуры. Читается согласованность нескольких партитур. Большинство массовых сцен выставлены фронтально. Очень чётко определяется восприятие мизансцен в левой и правой части сцены. В правой части Туминас выстраивает все трагические выяснения отношений, а в правой — всё то, к чему авторы спектакля относятся иронически.

Все участники диалогов в основном развёрнуты на зрителя и очень мало общаются с залом. Это говорит о том, что режиссёр изначально отказывается от психологического прочтения пьесы. Решение сценографии — в пространстве квадрата. Квадрат — самая устойчивая фигура. Метафора ворот — знак открытого и закрытого пространства внутри и снаружи».

Лидия Бокова:

«Спектакль интересен с точки зрения современных отношений между театром и Чеховым. Во-первых, нет такого режиссёра, который согласился бы сегодня пройти по всем закоулкам и лабиринтам структуры чеховской пьесы. То ли для этого требуются огромные душевные силы, то ли времени не хватает и мужества. К Туминасу следует относиться как к автору, у которого есть своего рода „аппендиксы“. Их следует сразу убирать, или обходить, не замечая. В спектакле наблюдается уход от чеховской пьесы и чеховского театра.

Если переводить объяснение в любви Аркадиной к Тригорину на язык физических действий, остаётся одно — грубое изнасилование, но там ведь есть масса других нюансов. Уходит сложность состояния героев...»

Просмотров: 4023
Instagram
Vkontakte
Telegram